Перевод М. Крылова   Деревней, где простачок был старостой, владел вельможный пан. Пришло время, отослал пан своих сыновей в школу, старшую дочь замуж выдал, младшая дочь — девица на выданье, с матерью в имении осталась, а самого пана куда-то выбрали, и он в город переселился.
   И надо же такому случаю выйти, что несколько бед обрушились на пана в его отсутствие; нежданно-негаданно умерла жена, почти целиком выгорело поместье, а младшая дочка… Ну, о ней потом. Случилось все это в одну неделю.
   Живет себе пан беспечно в городе и ведать ни о чем не ведает, как вдруг входит слуга и докладывает, что пришел староста из его деревни, хочет пана видеть. Тот распорядился впустить к нему мужика.
   Вошел простачок, поклонился, поскреб в затылке. Он еще дорогой, жалеючи своего господина, все раздумывал, как оповестить пана о всех несчастьях, но при том чтобы не слишком огорчить. И решил начать с маленьких бед и этим подготовить пана к известиям о бедах великих.
   — Ну-с, как живешь, простачок? — спрашивает пан.
   — Благодарствуем, живы-здоровы, — отвечает мужик.
   — Что нового у нас?
   — Да как вам, сказать, ясновельможный пан? Недаром говорится: от лиха тихо, беды не видать, да где ж ее нету? Вот и ксендз молвит: «Кого бог любит, того и наказует». Видно и вас, ясновельможный пан, господь бог жалует, да что поделаешь, на все его святая воля.
   — Что ты болтаешь? Не случилась ли и вправду какая беда?
   — Случилась, ясновельможный пан. Все мы под богом ходим, в одном он вас опечалил, так другим утешил.
   — Чем же он меня опечалил?
   — Да ваш перочинный ножичек, подарок покойного вашего батюшки, сломался.
   — Ах, чтоб тебя! Ха-ха-ха! Ведь придумает же, будто меня такой пустяк огорчить может! Конечно, жаль ножа, все же память, но разве есть что-нибудь вечное на свете? А как же его сломали?
   — А шкуру с борзой сдирали.
   — Как? Борзая сдохла? Которая?
   — Да все.
   — Все? Как же это? Такие прекрасные борзые! Наверное, недоглядели?..
   — Может, и так, ясновельможный пан. Да где тут углядеть, когда они обожрались мясом вашего жеребца, а мясо-то было с отравой — на волков приготовлено.
   — Стало быть, жеребец околел? — завопил пан, вскочив с кресла.
   — Да, ясновельможный пан. Околел жеребец.
   — Что же с ним приключилось? Ведь конь был молодой, здоровый, всего шесть лет ему, не более. Верно, плохо за ним смотрели?
   — Ой, ясновельможный пан, смотрели-то хорошо, да что поделаешь, когда он надорвался.
   — Надорвался? А кто ж посмел его так гонять?
   — А как же, ясновельможный пан? Ведь пожар тушили.
   — Пожар?! Какой? Где?
   — Загорелся сарай, стали гасить. Воду бочками возили. Но что поделаешь? Не разорваться же всем: там гумно горит, здесь конюшня полыхает, потом коровник загорелся…
   — А дом?
   — От дома к тому времени уж одни уголья остались. С него-то все и пошло полыхать.
   — О, я несчастный! — запричитал пан, ломая руки. — Значит, только пепелище ото всего осталось?
   — Да, ясновельможный пан. Одно пепелище.
   — Отчего же пожар-то начался?
   — Да свечей много в доме горело, а окна были завешены траурной материей…
   — Траурной? По ком же траур?
   — По ясновельможной пани, по вашей супруге…
   — Что ты говоришь? Боже, моя жена умерла?!
   — Ох, ясновельможный пан, умерла, царство ей небесное!
   Замолчал пан, возвел очи к небу, слезы ручьями текут по щекам. А потом говорит:
   — Вот сколько несчастий послал мне бог, а ты еще говоришь, что бог опечалит, бог и утешит. Чем меня можно утешить после таких утрат?
   — А как же, ясновельможный пан! Господь и утешение послал. Девица-то, дочь ваша младшая, дитя родила…