Жили-были в одном селе два брата, оба женатые. Старший был трудолюбив, бережлив и богат и за какое дело ни брался, господь за него заступался, но детей у него не было. А младший брат был беден. Не раз бежал он от счастья, а счастье от него, потому что был он ленив, умом нерасчётлив и в делах неудачлив; да и детей имел целую кучу! Жена у бедняка была женщина работящая, добрая, а у богатого — скупая и злая-презлющая.
   У бедного брата — был бы он беден грехами! — всё же пара волов имелась, да ещё каких: сизые, молодые, высоченные, рога острые, на лбах отметины, а сами ширококостные, сытые, лучше не сыщешь — хоть в телегу впрячь, хоть на люди показаться, хоть землю пахать. Зато ни плуга, ни бороны, ни телеги, ни саней, ни тынжалэ, прозвали, только и было добра у него во дворе, что кол, сделанный его руками. Нахлобучил он шапку на голову, натянул на уши, и море ему по колено:

Нет к Василе
Уважения,
А к Никите —
Ещё менее!

   Идёт он с волами Думаном и Телешманом на ярмарку; как стал подыматься по холму пологому, видит — шагает навстречу человек, перед собой новую телегу катит, только на ярмарке купленную: в гору толкает, под гору осаживает.
   — Постой, приятель, — говорит Дэнилэ, у которого волы так и рвались с верёвки к сочной и пышной траве, что у самой дороги росла. — Придержи-ка свою телегу, словом с тобой перекинусь.
   — Я бы постоял, да она стоять не хочет. А о чём речь-то?
   — Телега у тебя словно сама идёт?
   — Да ещё как! Разве сам не видишь?
   — Знаешь что, приятель?
   — Буду знать, коли скажешь.
   — Давай меняться: ты мне телегу, я тебе волов, хватит мне с ними мороки: то сена им подавай, то загон ставь, то как бы волки не задрали, то ещё чего… Уж как-нибудь ухитрюсь телегу толкать, особливо если сама идёт.
   — Шутишь, мил-человек, или правду говоришь?
   — Не шучу, — отвечает Дэнилэ.
   — Однако вижу, что ты малый себе на уме… — говорит хозяин телеги. — Твоё счастье, что я сегодня покладистый; что ж, в добрый час! Счастливо тебе телегой владеть, а мне волами!
   Оставил ему телегу, сам с волами к лесу свернул и быстренько пропал из виду. А Дэнилэ про себя думает:
   — Здорово же я его подковал… Только бы он не передумал. Но вроде не цыган, не пойдёт на попятный.
   Вцепился в телегу, под гору домой топает.
   — Го, телега бешеная, го! Когда нагружу как следует мешками с мельницы или сеном с поля, вот так же катись!
   А телега всё вперёд, вперёд, словно обогнать его хочет.
   Но окончился спуск, подъём начинается. Толкай её в гору, кто может! Дэнилэ туда, Дэнилэ сюда — обратно телега катится.
   — На! Вот и вышла мне боком телега!
   С большим трудом подал он телегу в сторону, подпёр на месте, присел на дышло, думу думает:
   «Вот так-так! Коли я Дэнилэ Препеляк, то волов загубил, а коли нет, то телегу нашёл. То ли я Препеляк, то ли нет…»
   Глядь — человек мимо шагает, гонит козу на ярмарку продавать.
   — Слушай, друг, — говорит Дэнилэ. — Не отдашь ли козу за телегу?
   — Да видишь ли… Коза у меня смирная, да и молочная хоть куда.
   — Что толковать впустую? Молочная — немолочная, бери телегу, отдавай козу!
   Тот, конечно, спорить не стал: отдаёт козу, забирает телегу. Потом попутных телег дождался, к одной из них свою привязал и отправился восвояси, а Дэнилэ с разинутым ртом на месте остался.
   — Ладно, — сказал себе Препеляк. — Его-то, по крайности, здорово я обставил…
   Потащил он козу на ярмарку. Но коза козой остаётся! Так во все стороны дёргает, что вовсе ему опостылела.
   — Поскорей бы до базара добраться, — думает Препеляк. — Отделаюсь от шелудивого чёрта.
   Идёт он, идёт, а навстречу человек с базара возвращается с гусем под мышкой.
   — Здорово, добрый человек! — говорит Дэнилэ.
   — Дай боже здоровья!
   — Не хочешь меняться? Бери у меня козу, давай взамен гусыню.
   — Вот и не угадал. Не гусыня, а гусак. Я на семя его купил.
   — Давай сюда! Я тебе тоже доброе семя дам…
   — Коли добавишь чего, может, и уступлю. А нет, так счастье моим гусыням: такое потомство заведу через него, что только держись!
   Словом, туда-сюда, один прибавляет, другой уступает — просватал-таки козу Препеляк! Хватает он гусака и дальше шагает, к городу. Приходит на ярмарку, а гусак у него в руках гогочет во всю глотку: га-га-га-га!!!
   — Вот те на! От чёрта избавился, на батьку его напоролся! Оглохнуть можно. Ничего, сейчас и тебя поженю, негодник этакий!
   Рядом человек кошелями торговал. Променял Дэнилэ гусака на кошель, что на длинных ремнях на шее носят. Берёт он кошель, крутит, вертит в руках, потом говорит:
   — Фу ты, пропасть, чего ж я наделал! Была пара волов таких, что любо-дорого посмотреть, а остался с пустым кошелем, Ну и ну! Ведь не впервой я в дорогу пускаюсь! А сегодня словно чёрт разум отнял.
   Походил, походил он ещё, глаза на ярмарку пяля, и домой побрёл. До села добрался, прямо к брату спешит, чтобы его порадовать:
   — Здравствуй, брат!
   — Добро пожаловать, Дэнилэ! Долго же ты на ярмарке пропадал!
   — Да вот так, брат; туда поспешил, обратно людей насмешил.
   — Ну, а вести какие из города несёшь!
   — Не ахти какие. Волы мои, бедняжки, сгинули, словно их не бывало.
   — А что, зверь какой напал или выкрали их тебя?
   — Какое! Своей рукой их отдал, брат.
   Рассказал Дэнилэ всё, как было, по порядку, с начала до конца.
   — Словом, — говорит, — чего там долго болтать? Была пара волов, а теперь один кошель, да и в том ветер свищет.
   — Да, по правде сказать, большой ты простофиля!
   — Так-то оно так, брат, зато теперь набрался я ума-разума. Хотя и то сказать, толк-то какой?

Коль есть умишко,
В мошне нет лишка.
Коль мёд есть сладкий,
То нету кадки.

   На, бери себе кошель, мне, всё одно, нечего с ним делать. Но Христом богом тебя заклинаю, в последний раз ссуди мне телегу с волами: дровишек из лесу привезу жене и детям, а то у них, у бедняжек, огня развести нечем! А уж там будь что будет, не стану тебя больше тревожить.
   — Тьфу! — сплюнул брат, выслушав его до конца. — Видать, господь населил эту землю кем смог. Ступай, бери телегу, только знай, что в последний раз.
   Дэнилэ больше ничего и не надо. Сел в телегу, погнал волов. Приехал в лес, приглядел дерево потолще, вплотную подал телегу. Не выпряг волов и дерево стал рубить, чтобы сразу оно в телегу свалилось. Уж таков был Дэнилэ Препеляк! Тюкает он по дереву, тюкает и — пырр! Свалился тяжёлый ствол, телегу в щепки, волов насмерть!
   — Ну вот! Тут я и брата подвёл! Что теперь делать-то? Я так думаю, что хорошо, то не худо: Дэнилэ напутал, Дэнилэ и распутывай. Может, уломаю брата, и даст мне кобылу. Ускачу на ней куда глаза глядят; жену с ребятишками оставлю на милость всевышнего.
   Сказал и пустился в путь. И, по лесу идучи, заблудился. Долго плутал, пока наконец, не найдя дороги, набрёл на какой-то пруд; увидел лысух на воде; запустил в них колуном, чтобы хоть одну птицу убить, отнести брату в подарок… Лысухи, однако, не будучи ни слепыми, ни мёртвыми, улетели; колун пошёл ко дну, а Препеляк стоит на берегу, рот разинул.
   — Эх! Не везёт мне сегодня! Вот так денёк! Видать, кто-то за мной по пятам ходит!
   Пожал он плечами и дальше пошёл. Брёл, брёл, еле дорогу отыскал. Тут припустил он рысью. Топ-топ, топ-топ, приходит в деревню к брату и такую околесицу несёт — ни в какие ворота не лезет.
   — Брат, пособи мне ещё и кобылой, верхом волов погонять! Ливень сильный прошёл по лесу, и такая теперь грязь да гололедь — на ногах не устоишь.
   — Эх ты, — отвечает брат, — видать, в монастырь тебе идти надо было, а не среди людей жить, всем досаждать, жену и детей мучить. Вон отсюда! Ступай, куда глухой колесо отнёс, а немой кобылу погнал, чтоб духу твоего здесь больше не было!
   Кобылу уж Дэнилэ-то знает куда гнать — волам поклониться и с телегой попрощаться. Вышел он во двор, схватил топор, вскочил на кобылу, и поминай как звали! Когда спохватился брат — ищи ветра в поле! Уже Препеляк у пруда, колун свой ищет, и тут-то припомнились ему слова брата, что, дескать, ему бы, Дэнилэ, монахом быть.
   — Поставлю-ка я монастырь на этой лужайке, да такой, чтобы слава о нём по всему свету пошла, — сказал он. И тут же взялся за дело. Сперва крест смастерил и всадил в землю — место отметить. После в лес отправился, стволы подходящие высматривать: один для столба пригоден, другой для основания, третий на балку, четвёртый на сваю, пятый на било; а пока он про себя бормочет да бормочет, вылезает из пруда чёрт и прямо к нему:
   — Ты чего тут строить собрался?
   — Сам не видишь разве?
   — Да ты погоди! Не валяй дурака. Пруд, и лес, и всё это место — наше.
   — Может, скажешь, что и утки на воде тоже ваши, и колун мой, что на дне озера? Вот я вас научу всё на свете к рукам прибирать, отродье рогатое!
   Что было чёрту делать? Бултых в воду, докладывает самому Скараоскому про человека божьего с норовом чёртовым. Испугались черти, совет меж собой держат и самый главный чёрт — Скараоский отправляет к отшельнику Дэнилэ одного из них с буйволовым бурдюком, полным золота, только бы этот отшельник убрался оттуда восвояси.
   На, бери деньги! — говорит чёртов гонец Препеляку. — Сматывайся подобру-поздорову.
   Глянул Препеляк на крест, глянул на чёрта, на золото… пожал плечами и говорит:
   — Ваше счастье, нечисть поганая, что деньги мне дороже отшельничества, а то бы я вам показал!
   Отвечает чёрт:
   — Не противься, мил-человек, владыке ада; бери Лучше деньги и уходи восвояси.
   Оставляет чёрт деньги и возвращается в пруд, а там Скараоский вне себя от злости — утратил он такие огромные деньги, за которые мог бы купить множество душ.
   Препеляк между тем прикидывает, как бы деньги поскорее домой переправить.
   — Ладно, — говорит Дэнилэ. — Как-никак, деньги такие на дороге не валяются. Монастыри надо строить, коли охота, чтобы черти тебя уважали, сами золото к ногам тебе клали.
   Пока раскидывал он умом, как бы деньги домой свезти, заявляется перед ним другой чёрт и говорит:
   — Слышь, дружище! Передумал мой хозяин: надо нам сперва силами помериться, а уж потом деньги возьмёшь.
   «Вот так-так!» — вздохнул про себя Препеляк. Но как говорится: молодой красив, а богатый сметлив. Нахватался уже Дэнилэ ума-разума.
   — Помериться? А как же нам меряться-то?
   — А вот как: перво-наперво, кто из нас двоих кобылу твою на спину взвалит и трижды пруд обежит, не передохнув и на землю её не опустив, тому и деньги достанутся.
   Сказал, кобылу себе на спину вскинул, мигом трижды пруд обежал. Стало Препеляку от чёртовой силы и прыти не по себе, однако взял он себя в руки и говорит:
   — Ну, Микидуцэ, я думал, ты посильнее будешь. Ты кобылу себе на спину взвалил, а я её меж ног держать буду. — Вскочил на кобылу и сразу, без передышки, трижды пруд обскакал.
   Подивился чёрт и — что было делать? — другое придумал:
   — Наперегонки давай побежим.
   — Микидуцэ, Микидуцэ! Ты с кем же это вздумал бежать наперегонки?
   — А что?
   — Иди-ка сюда, покажу тебе…
   Пробрался он с чёртом в кустарник, а там заяц спит.
   — Видишь, маленький такой, спит, в клубок свернулся?
   — Вижу.
   — Это мой сын меньшой. Ну, держись! Я его вспугну, а ты догоняй! — И как закричит: — У-лю-лю! На-на-на!
   Вскинулся заяц, а чёрт за ним. Скачут, скачут, пока не потерял чёрт зайца из виду. Давно ли все над Препеляком смеялись, а теперь стал он над самим чёртом потешаться. Стоит Дэнилэ, за живот держится, хохочет над чёртовой глупостью, а тут и чёрт прибегает, весь запыхался:
   — Ну и проворен же твой сынишка, правду сказать! Только его поймать изготовился, а он возьми да исчезни из виду, поминай как звали!
   — В батьку своего пошёл, маленький, — говорит Дэнилэ. — Ну, так как же, не прошла охота наперегонки со мной бегать?
   — Держи карман шире! Лучше давай в борьбе померяемся.
   — В борьбе? Что ж, давай, коли жизнь надоела. Эх ты! Слыхал я от стариков, что, мол, черти себе на уме, а погляжу на тебя, чем не круглый дурак? Слушай! Есть у меня дядя, старенький-престаренький. Девятьсот девяносто девять лет ему и пятьдесят две недели. Сможешь его побороть, тогда и со мной потягаешься. Только я так считаю, что утрёт он тебе нос.
   С этими словами пошёл он, сделав чёрту знак идти за ним.
   Отшельником будучи, в поисках диких кореньев и малины, обнаружил как-то Дэнилэ в глубине леса, под большими камнями, медвежью берлогу. Вот приходят они к той берлоге, и говорит Дэнилэ:
   — Здесь живёт мой дядюшка. Входи смело. Он там в золе дрыхнет, нос в головешки уткнул. Говорить только не может, зубы у него выпали тому назад лет тыщу с лишком.
   Чёрт, когда делать ему нечего, известно, что делает… входит в берлогу, хвостиком закрученным перед носом у дядюшки водит. Этого не хватало Топтыгину! Как взъярится, как выскочит из берлоги, хвать чертёнка под мышку и так зажал, что из бедного чёрта едва дух не вылетел, глаза на лоб вылезли, словно две луковицы.
   — Ну, вот! Не искал беды, а нашёл, — говорит Дэнилэ, поглядывая издали и давясь со смеху.
   Извернулся чертёнок, изловчился невесть как — выскочил из лап Топтыгина. Как увидел Дэнилэ чёрта живым-невредимым… кинулся будто вызволять его.
   — Оставь, оставь, не прикидывайся! Знал ведь, какой грубиян твой дядя, зачем послал меня с ним бороться?
   — А что? Не понравилось? Теперь со мной давай!
   — С тобой, и только с тобой, в гиканье будем тягаться. Кто громче гикнет, тому и деньги достанутся.
   «Ладно, — думает Дэнилэ, — ужо я тебе гикну!..»
   А сам говорит:
   — Ну, Микидуцэ, гикни-ка ты сперва, послушаю, как у тебя получается.
   Раскорячил чертяка ноги, одну на восток упёр, другую на запад, руками намертво за хляби небесные ухватился, разинул рот шире ворот и как гикнет — содрогнулась земля, ахнули долины, заклокотали моря, и рыбы в них переполошились; чертей из пруда высыпало видимо-невидимо, и ещё немного — раскололся бы свод небесный. А Дэнилэ сидит себе верхом на бурдюке, набитом деньгами, и в ус не дует.
   — Ишь ты! Неужто громче не можешь? Вроде тебя и не слышно. А ну, гикни ещё разок!
   Гикнул чертяка ещё страшнее.
   — Теперь ещё меньше тебя слышу.
   Гикнул чёрт в третий раз, да так, что едва не надорвался.
   — А теперь и вовсе не слышно… Мой, что ли, черёд гикать?
   — Вроде твой…
   — Так вот, Микидуцэ! Теперь, когда гикну я, непременно оглохнешь, мозги из башки вылетят. Понятно? Но поскольку я тебе друг, послушай моего совета.
   — Какого совета?
   — Дай-ка завяжу тебе полотенцем глаза и уши, коли ещё пожить охота…
   — Как хочешь и чем хочешь вяжи, только бы не умереть мне!
   Стянул Дэнилэ чёрту накрепко глаза и уши полотенцем, будто в жмурки играть, схватил дубину Дубовую (потому что, хоть он и отшельник, Дэнилэ, а всё-таки больше в дубину верил, чем в святой крест) и бац его, чёрта, по правому виску!
   — Ой, хватит, больше не гикай!
   — Нет, чертяка, шалишь! Ты разве не трижды гикал?
   И трах его по левому.
   — Ой, ой, довольно!
   — Нет, не довольно! — и ещё разок во имя отца даёт.
   — Ай, ой! — завопил чёрт. И как был, с завязанными глазами, жалобно стеная, извиваясь змеёй, кинулся в пруд, а там уж поведал самому Скараоскому обо всём происшедшем и что, мол, с этим колдуном шутки плохи.
   А Дэнилэ сидит у бурдюка и тяжко вздыхает. Ума не приложит, как бурдюк тот домой доставить. Но вот к нему третий чёрт является. В руках у него булава огромная; грохнул он булавой оземь и говорит:
   — Ну, дружище! Теперь погляжу на тебя, каков ты есть. Кто из нас булаву эту выше запустит, тому и деньги достанутся.
   — Эх, Дэнилэ, — говорит Препеляк сам себе, — тут тебе крышка. — Но, как говорится, нужда возчика учит.
   — Что же, бросай ты первый, чертяка!
   Взял чёрт булаву и так высоко подбросил, что и не видать её; лишь через три дня и три ночи упала она со страшным гулом и вошла в землю до самых недр, сотрясая опоры вселенной.
   — Теперь ты бросай, — хвастливо сказал чёрт.
   — Брошу небось, только вытащи её сперва наверх, чтоб и я кидал, как ты кинул.
   Послушался чёрт и вытащил.
   — Ну, теперь живее давай, некогда мне ждать.
   — А ты потерпи, сатана, маленько, детишки тебя за полу не тянут.
   Терпит чертяка, что ему делать? Немного времени прошло, вот и день погас. Небо стоит ясное, звезда со звездой переглядывается; высунул голову из-за холмов месяц, качается в воздухе, озаряя землю.
   — Ты чего ж не бросаешь, дружище?
   — Сейчас брешу, только заранее тебе говорю, попрощайся с булавой.
   — Как так?
   — Видишь пятна вон там, на луне?
   — Вижу.
   — Это братья мои, что на том свете. До зарезу им железо требуется, лошадей подковать. Видишь, как мне руками машут, булаву подкинуть просят.
   Сказал и берётся за булаву.
   — Стой, голова безмозглая! Булава-то нами от прадедов в наследство получена, не отдадим её ни за что на свете!
   Выхватил чёрт булаву из Даниловых рук и во весь дух — к пруду. Бухнулся в воду, рассказал Скараоскому, как едва булаву не загубил. Разгневался Скараоский, вызвал к себе всё сатаньё, топнул ногой.
   — Сейчас же, — кричит, — пусть отправляется один из вас и одолеет проклятиями врага нашего!
   Предстал перед ним один из чертей, весь дрожит.
   — Слушаюсь, ваша низость! Иду выполнять нечистый ваш приказ!
   — Ступай! И знай, если справишься, в должности повышу.
   Понёсся чёрт сломя голову, в один миг к отшельнику Дэнилэ примчался.
   — Слышишь, дружище, — говорит чёрт. — Ты своими бесчестными штуками всё сатаньё растревожил, но уж теперь от расправы не уйдёшь. Давай проклинать друг друга, и кто из нас в проклятьях искусней окажется, тому и достанутся деньги.
   И как начал чёрт бормотать, заклинать да клясть, тут же лопнул глаз у Дэнилэ. Бедный Препеляк! Видно, на роду ему было написано искупить грехи и кобылы братниной, и козы, и гусака-жениха, и волов, в лесу загубленных. Отозвались бедняге слёзы гусынь обездоленных!
   Господи, немало приходится выстрадать отшельнику праведному, когда удаляется он от суеты мирской, о божественном помышляя. Препеляк-отшельник вовсе теперь рассорился с чёртом… И то сказать, есть ли что на свете чувствительней глаза? Скривился Дэнилэ от боли! Но как ни страдал, а взял себя в руки и говорит:
   — Не запугаешь такими уловками, сатанинская нечисть! Будешь пальцы себе кусать, всю жизнь меня поминать.
   — Ладно, хватит тебе языком трепать; проклинай скорей, увидим, каков ты мастер.
   — А ты взвали-ка бурдюк с деньгами на спину и ступай ко мне домой: не захватил я с собой отцовских проклятий. Понятно?
   Сказал и уселся верхом на бурдюк; взвалил его чёрт вместе с бурдюком на плечи, быстрее мысли примчался к дому Дэнилэ Препеляка.
   Видят жена и дети Дэнилэ — буйвол летит по воздуху. В страхе пустились наутёк. Стал их Дэнилэ по имени окликать, и они, узнав его голос, остановились.
   — Сынки мои милые, бегите скорее, несите сюда проклятия отцовские: чесалку да гребни для пакли!
   Стали ребятишки со всех сторон сбегаться, проклятья отцовские несут. Пришёл и на Данилову улицу праздник.
   — Хватайте, ребятки, сударика этого, кляните его, сколько влезет, чтоб и ему по вкусу пришлось!
   А с детьми, сами знаете, и чёрту не сладить. Навалились всем скопом и давай его драть. Завопил чёрт во всё горло. Еле-еле из их рук вырвался. И как был избитый, изувеченный, о деньгах и думать забыв, наутёк пустился.
   А Дэнилэ Препеляк, ни от кого больше обид не видя, распростившись с нуждой, ел да пил, да горя не знал до глубокой старости, за одним столом с сынами сынов своих.