В воскресенье, раньше литургии,
Раньше звона раннего, сидели
На скамье, под ветхой белой хатой,
Мать да сын – и на море глядели.
– Милый сын, прости старухе старой:
Расскажи ей, отчего скучаешь, –
Головой, до времени чубарой,
Сумрачно и горестно качаешь?
Милый сын мой, в праздник люди кротки,
Небо ясно, горы в небе четки,
Синь залив, долины золотятся,
Сквозь весенний тонкий пар глядятся.
– Был я, мать, в темнице в Цареграде,
В кандалах холодных, на затворе,
За железной ржавою решеткой,
Да зато под ней шумело море.
Море пеной рассыпало гребни
По камням, на мелком сизом щебне,
И на щебне этом чьи-то дети,
Дети в красных фесочках, играли…
– Милый сын! Не дети: чертенята.
– Мать, молчи. Я чахну от печали.
В воскресенье, после литургии,
После полдня, к мужу подходила
Статная нарядная хозяйка,
Ласково за стол его просила.
Он сидел под солнцем, непокрытый,
Черный от загара и небритый,
Тер полою красного жупана
По горячей стали ятагана.
– Господин! Что вижу? Ты – в работе,
Двор не прибран, куры на омете,
Ослик бродит, кактус обгрызает,
Ян все утро с крыши не слезает.
Господин мой! Чем ты недоволен?
Ты ль не счастлив, не богат, не волен?
– Был, жена, я в пытке и на дыбе,
Восемь лет из плена видел воду,
Белый парус в светлых искрах зыби,
Голубые горы – и свободу…
– Господин! Свободу? Из темницы?
– Замолчи. Пират вольнее птицы.
В воскресенье божье, на закате
Было пусто в темной старой хате…
Кто добром разбойника помянет?
Как-то он на Страшный суд предстанет?
------1906–1910------
.png)
.jpg)
.jpg)