Зеркальным золотом вращаясь
в пересечении лучей,
(Лицо, лицо, лицо!..)
стоит за царскими вратами
невыносимый и ничей!


В осиной талии Сиама
искривленно качнулся Крит
(Лицо, лицо, лицо!..)
В сети сферических сияний
неугасаемо горит.


Если закрыть лицо покрывалом плотным,
прожжется шитье тем же ликом.
Заточить в горницу без дверей и окон,
с вращающимся потолком и черным ладаном,
в тайную и страшную молельню, –
вылезет лицо наружу плесенью,
обугленным и священным знаком.
Со дна моря подымется невиданной водорослью,
из могилы прорастет анемонами,
лиловым, томным огнем
замреет с бездонных болот…


Турин, Турин,
блаженный город,
в куске полотна
химическое богословье
хранящий,
радуйся ныне и присно!


Турманом голубь: «Турин!» – кричит,
Потоком По-река посреди кипит,
Солдатская стоянка окаменела навек,
Я – город и стены, жив человек!
Из ризницы тесной хитон несу,
Самого Господа Господом спасу!


Не потопишь,
не зароешь,
не запрешь,
не сожжешь,
не вырубишь,
не вымолишь
своего лица,
бедный царек,
как сам изрек!


В бездумные, легкие, птичьи дни – выступало.
Когда воли смертельной загорались огни –
выступало.
Когда голы мы были, как осенние пни, –
выступало.
Когда жалкая воля шептала: «распни!» –
выступало.


Отчалил золотой апрель
на чайных парусах чудесных, –
дух травяной, ветровый хмель,
расплавы янтарей небесных!
Ручьи рокочут веселей,
а сердце бьется и боится:
все чище, девственней, белей
таинственная плащаница.


Открываю руки,
открываю сердце,
задерживаю дыханье,
глаза перемещаю в грудь,
желанье – в голову,
способность двигаться – в уши,
слух – в ноги,
пугаю небо,
жду чуда,
не дышу…
Еще, еще…


Кровь запела густо и внятно:
«Увидишь опять вещие пятна».


Апрель 1923