---1---


Снизу доносятся смутные шумы,
Крик продавцов и шум карет.
Тупо и тягостно тянутся думы,
В будущем счастья сердцу нет.
Как в голубятне, сижу я в светелке,
Мимо бежит глухой Париж…
Что собираешь сосуда осколки,
Целым разбитый вновь творишь?
Ветер в окошко мне пыль не доносит,
Смолкнут вдали колеса фур,
Бледное золото вечер набросит
На пол, на стол, на белый шнур.
Все, что минулося, снова всплывает
В этот прозрачный, светлый час.
Час одиночества, тот тебя знает,
В ком навсегда огонь погас!


---2---


Как в сердце сумрачно и пусто!
В грядущем – дней пустынных ряд.
Судьба – искусная Локуста, –
Как горек твой смертельный яд!
Не я ль, словам твоим послушен,
Стоял часами на мосту?
Но все ж я не был малодушен,
Не бросил жизни в темноту.
По небу пламенным размахом
Закат взвихрился выше труб,
Но я не стал бездушным прахом:
Дышу, живу, ходячий труп.
Кто грудь мою мечом разрежет?
Кто вспрыснет влагою живой?
Когда заря в ночи забрезжит,
Затеплю где светильник свой?


---3---


Он подошел ко мне свободно,
Сказавши: «Вашей меланхолии
Причина очень мне близка,
И если мыслить благородно,
Что наша жизнь? мираж, не более.
Любовь – безумье, труд – тоска», –
И пальцем поправлял слегка
В петлице лепестки магнолии.


Острится подбородок тонкий,
Отмечен черной эспаньолкою,
Цилиндр на голове надет,
Перчаткою играл с болонкой,
Кривились губы шуткой колкою,
И горько говорил поэт:
«И я, как ты, моя Пипетт,
На счастье лишь зубами щелкаю.


Любовь и „вечное“ искусство
На камне призрачном основаны,
И безусловна смерть одна.
Что наше сердце, наши чувства?
Не вами, нет, душа окована,
Мечта лишь нам в удел дана».
Тут осушил стакан до дна
И замолчал разочарованно.


Казалось мне, в том разговоре
Всплывало смутно сновидение,
Когда-то виденное мной,
И в этой позе, в этом взоре,
В пустых словах разуверения
Мне голос слышится иной.
И в глубь души моей больной
Входило странное влечение.


---4---


Чья таинственная воля
Мне в пути тебя послала,
Странно другом нарекла?
Как утоптанное поле,
Жизнь в грядущем мне предстала
И пустыней привлекла.
Так различны, так несхожи
Сердца грустные желанья,
Наши тайные мечты, –
Но тем ближе, тем дороже
Мне по улицам скитанья,
Где идешь со мною ты.
Вздохам горестным помеха,
Чувствам сладостным преграда, –
Стал сухой и горький смех.
Как испорченное эхо,
Мне на все твердит: «Не надо:
Вздохи, чувства – смертный грех».
Все, что мыслю, все, что знаю,
Я в тебе ничтожным вижу,
Будто в вогнутом стекле, –
Но очей не отвращаю
И судьбу свою приближу
К намагниченной игле.
Словно злыми палачами
К трупу вражьему прикован,
Я влачуся сам, как труп,
И беззвездными ночами
Я не буду расколдован
Ярым ревом новых труб.


---5---


Салон шумел веселым ульем,
В дверях мужчин теснился строй,
Манил глаза живой игрой
Ряд пышных дам по желтым стульям.
К камину опершись, поэт
Читал поэму томным девам;
Старушки думали: «Ну где вам
Вздохнуть, как мы, ему в ответ?»
В длиннейшем сюртуке политик
Юнцов гражданских поучал,
А в кресле дедовском скучал
Озлобленный и хмурый критик.
Седой старик невдалеке
Вел оживленную беседу,
То наклонялся к соседу,
То прикасался к руке,
А собеседником послушным
Был из провинции аббат,
В рябинах, низок и горбат,
С лицом живым и простодушным.
Их разговор меня привлек
Какой-то странной остротою, –
Так, утомленный темнотою,
Влечется к лампе мотылек.
Но вдруг живой мотив «редовы»
Задорно воздух пронизал, –
И дамы высыпали в зал:
Замужние, девицы, вдовы.
Шуршанье платьев, звяки шпор,
Жемчужных плеч и рук мельканье,
Эгреток бойкое блистанье,
И взгляды страстные в упор…
Духов и тел томящий запах,
Как облак душный, поднялся,
А разговор меж тем велся
О власти Рима и о папах.
И старца пламенная речь
Таким огнем была повита,
Что, мнилось, может из гранита
Родник живительный иссечь.
И я, смущенье одолев,
Спросил у спутника: «Кто это?»
Сквозь стекла поглядев лорнета,
Он отвечал: «Де Местр, Жозеф».


---6---


Письмо любви! о пальцы женских рук,
Дрожали ль вы, кладя печать цветную?
Как без участья тот конверт миную,
Где спят признанья, девичий испуг!
А может быть, кокетка записная
Обдуманный, холодный приговор
Прислала мне, и блещет зоркий взор,
Заранее свою победу зная?
Зовете вы, любя иль не любя, –
Что мне до вас: одна, другая, третья?
Ах, не могу огнем былым гореть я
И не хочу обманывать себя.
Я не сорву заманчивой печати,
Где сердце со стрелой и голубки…
Слова любви, вы – сладки и гибки,
Но я – уж не боец любовной рати.


---7---


И вот без шума и без стука
Скок на порог подруга-скука.
В лицо пытливо заглянула:
Не ждя в ответ
Ни «да», ни «нет»,
В приют привычный проскользнула.


Я ни мольбой, ни гибкой тростью
Прогнать не в силах злую гостью.
Косыми поведет глазами,
Как будто год
Со мной живет,
Сидит не двигаясь часами.


Сухой рукой укажет флягу,
Я выпью, на кровать прилягу,
Она присядет тут же рядом,
И запоет,
И обоймет,
Шурша сереющим нарядом.


С друзьями стал теперь в разводе,
И не живу я на свободе.
Не знаю, как уйти из круга:
Всех гонит прочь
В глухую ночь
Моя ревнивая подруга.


Лежу, лежу… душа пустеет.
Рука в руке закостенеет.
Сама тоска уйдет едва ли…
И день за днем
Живем, живем
Как пленники в слепом подвале.


---8---


Аббат воскликнул: «Вы больны,
Мое дитя, примите меры!
Как чадо церкви, чадо веры,
В своей вы жизни не вольны.
Ведь не свободный вы мыслитель,
Для вас воскрес и жив Спаситель!»
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .


1908–1910