*
Посвящается
В. А. Ш<иллшг>
и
С. Ю. С<удейкину>
*
1


В осеннем сне то слово прозвучало:
«Луна взошла, а донны Анны нет!»
Сулишь ты мне конец или начало,
Далекий и таинственный привет?
Я долго ждал, я ждал так много лет,
Чтоб предо мной мелькнула беглой тенью,
Как на воде, меж веток бледный свет,
Как отзвук заблудившемуся пенью, –
И предан вновь любви и странному волненью.


2


Заплаканна, прекрасна и желанна,
Я думал, сквозь трепещущий туман,
Что встретится со мною донна Анна,
Которой уж не снится дон Жуан.
Разрушен небом дерзостный обман,
Рассеян дым, пронзительный и серный,
И командору мир навеки дан…
Лишь вы поводите глазами серны,
А я у ваших ног, изменчивый и верный.


3


Как призрачно те сны осуществились!
И осень русская, почти зима,
И небо белое… Вы появились
Верхом (стоят по-прежнему дома).
О, донна Анна, ты бледна сама,
Не только я от этой встречи бледен.
На длинном платье странно бахрома
Запомнилась… Как наш рассудок беден!
А в сердце голос пел, так ярок и победен.


4


О, сердце, может, лучше не мечтать бы!
Испания и Моцарт – «Фигаро»!
Безумный день великолепной свадьбы,
Огни горят, зажженные пестро.
Мне арлекина острое перо
Судьба, смеясь, сама в тот день вручила
И наново раскинула Таро.
Какая-то таинственная сила
Меня тогда вела, любила и учила.


5


Ведь сам я создал негров и испанцев,
Для вас разлил волшебство звездных сфер,
Для ваших огненных и быстрых танцев
Сияет роскошь гроздьевых шпалер.
Моих… моих! напрасно кавалер
Вам руку жмет, но вы глядите странно.
Я узнаю по томности манер:
Я – Фигаро, а вы… вы – донна Анна.
Нет, дон Жуана нет, и не придет Сузанна!


6


Скорей, скорей! какой румяный холод!
Как звонко купола в Кремле горят!
Кто так любил, как я, и кто был молод,
Тот может вспомнить и Охотный ряд.
Какой-то русский, тепло-сонный яд
Роднит меня с душою старовера.
Вот коридор, лампадка… где-то спят…
Целуют… вздох… угар клубится серо…
За занавеской там… она – моя Венера.


7


Вы беглая… наутро вы бежали
(Господь, Господь, Тебе ее не жаль?),
Так жалостно лицо свое прижали
К решетке итальянской, глядя вдаль.
Одна слеза, как тяжкая печаль,
Тяжелая, свинцово с век скатилась.
Была ль заря на небе, не была ль,
Не знала ты и не оборотилась…
Душой и взором ты в Успенский храм стремилась.


8


И черный плат так плотно сжал те плечи,
Так неподвижно взор свой возвела
На Благовещенья святые свечи,
Как будто двинуться ты не могла.
И золотая, кованая мгла
Тебя взяла, благая, в обрамленье.
Твоих ресниц тяжелая игла
Легла туда в умильном удивленьи.
И трое скованы в мерцающем томленьи.


9


Еще обрызгана златистой пылью
(О солнце зимнее, играй, играй!),
Пришла ко мне, и сказка стала былью,
И растворил врата мне русский рай.
Благословен родимый, снежный край
И розаны на чайнике пузатом!
Дыши во сне и сладко умирай!
Пусть млеет в теле милом каждый атом!
И ты в тот русский рай была моим вожатым.


10


А помнишь час? мы оба замолчали.
Твой взор смеялся, темен и широк:
«Не надо, друг, не вспоминай печали!»
Рукой меня толкнула нежно в бок.
Над нами реял нежный голубок,
Два сердца нес, сердца те – две лампадки.
И свет из них так тепел и глубок,
И дни под ними – медленны и сладки, –
И понял я намек пленительной загадки.


11


В моем краю вы все-таки чужая,
И все ж нельзя России быть родней,
Я думаю, что, даже уезжая
На родину, вы вспомните о ней.
В страну грядущих непочатых дней
Несете вы культуру, что от века
Божественна, и слаще, и вольней
Я вижу будущего человека.


12


О донна Анна, о моя Венера,
Запечатлею ли твой странный лик?
Какой закон ему, какая мера?
Он пламенен, таинствен и велик.
Изобразить ли лебединый клик?
Стою перед тобой, сложивши руки,
Как руки нищих набожных калик.
Я – не певец, – твои я слышу звуки.
В них все: и ад, и рай, и снег, и страсть, и муки.


1916