О ты, таинственный властитель наших дум —
Не дух, не человек — непостижимый ум!
Кто б ни был ты, Байро́н, иль злой, иль добрый гений,
Люблю порыв твоих печальных песнопений,
Как бури вой, как вихрь, как гром во мраке туч,
Как моря грозный рев, как молний яркий луч.
Тебя пленяет стон, отчаянье, страданье;
Твоя стихия — нощь, смерть, ужас — достоянье.
Так царь степей — орел, презрев цветы долин,
Парит превыше звезд, утесов и стремнин.
Как ты — сын мощный гор, свирепый, кровожадный —
Он ищет ужасов зимы немой и хладной,
Низринутых волной отломков кораблей,
Костьми и трупами усеянных полей…
И между тем, когда певица наслажденья
Поет своей любви и муки, и томленья
Под сенью пальм, у вод смеющейся реки,—
Он видит под собой Кавказские верхи,
Несется в облака, летит в пучине звездной,
Простерся и плывет стремительно над бездной,
И там один среди туманов и снегов,
Свершивши радостный и гибельный свой лов,
Терзая с алчностью трепещущие члены,
Смыкает очи он, грозою усыпленный…
И ты, Байро́н, паришь, презревши жалкий мир:
Зло — зрелище твое, отчаянье — твой пир.
Твой взор, твой смертный взор измерил злоключенья;
В душе твоей не бог, но демон искушенья:
Как он, ты движешь всё, ты — мрака властелин,
Надежды кроткий луч отвергнул ты один.
Вопль смертных для тебя — приятная отрада;
Неистовый, как ад, поешь ты в славу ада…

Но что против судеб могучий гений твой?
Всевышнего устав не рушится тобой!
Всеведенье его премудро и глубоко.
Имеют свой предел и разум наш, и око,—
За сим пределом мы не видим ничего…
Я жизнью одарен, но как и для чего —
Постигнуть не могу — в руках творца могучих
Образовался мир, как сонмы вод зыбучих,
Как ветр, как легкий прах поверх земли разлил,
Как синий свод небес звездами населил?
Вселенная — его, а мрак, недоуменье,
Безумство, слепота, ничтожность и надменье —
Вот наш единственный и горестный удел.
Байро́н! Сей истине не верить ты посмел!
Бессмысленный ато́м! Исполнить назначенье,
К которому тебя воззвало провиденье,
Хранить в душе своей закон его святой
И петь хвалу ему — вот долг, вот жребий твой.
Природа в красотах изящна, совершенна;
Как бог, она мудра, как время — неизменна.
Смирись пред ней, роптать напрасно не дерзай,
Разящую тебя десницу лобызай.
Свята и милует она во гневе строгом:
Ты — былие, ты прах, ты червь пред мощным богом.
И ты, и червь равны пред взорами его,
И ты произошел, как червь, из ничего.
Ты возражаешь мне: «Закон уму ужасный
И с промыслом души всемирной несогласный!
Не сущность вижу в нем, но льстивую тщету,
Чтоб в смертных вкоренить о счастии мечту,—
Тогда как горестей не в силах мы исчислить…»
Байро́н! Возможно ль так о Непостижном мыслить,
О связи всех вещей, превыспреннем уме?
Мы слабы. Как и ты, блуждаю я во тьме;
Творец — художник наш, а мы — его махины;
Проникнем ли его начальные причины?
Единый тот, кто мог всё словом сотворить,
Возможет мудрый план природы изъяснить!
Я вижу лабиринт, вступаю — и теряюсь;
Ищу конца его — и тщетно покушаюсь.
Текут дни, месяцы унылой чередой,
Тоска сменяется лютейшею тоской…
В границы тесные природой заключенный,
Свободный, мыслящий, возвышенный, надменный,
Неограниченный в желаньях властелин,—
Кто смертный есть, скажи? — Эдема падший сын,
Сраженный полубог!.. Лишась небес державы,
Он не забыл еще своей минувшей славы;
Он помнит прежний рай, клянет себя и рок;
Он неба потерять из памяти не мог…
Могущий — он парит душой в протекши годы,
Бессильный — чувствует все прелести свободы,
Несчастный — ловит луч надежды золотой
И сердце веселит отрадною мечтой.
Печальный, горестью, унынием убитый,
Он схож с тобой, он ты, изгнанник знаменитый!
Увы, обманутый коварством сатаны,
Когда ты исходил из милой стороны,
С отчаяньем в груди, с растерзанной душою,—
В последний раз тогда горячею слезою
Ты орошал, Адам, эдемские цветы.
Бесчувствен, полумертв, у врат повергся ты.
В последний раз взглянул на милое селенье,
Где счастье ты вкусил, приял твое рожденье,
Услышал ангелов поющих сладкий хор —
И, отвратив главу, склонил печальный взор.
Еще невольно раз к Эдему обратился,
Заплакал, зарыдал и быстро удалился…

О жертва бедная раскаянья и мук!
Какому пению внимал твой робкий слух?
Могло ль что выразить порыв твоих волнений
При виде мест едва минувших наслаждений?
Увы, потерянный прелестный вертоград!
Ты в душу падшего вливал невольно яд.
Полна волшебного о счастье вспоминанья,
Она, как тень, в жару забвенья и мечтанья
Перелетала вновь в заветные сады
И упивалась вновь всем блеском красоты.
Но исчезали сны — и пламенные розы
Адамовых ланит, как дождь, кропили слезы.
Когда прошедшее нам сердце тяготит
И настоящее отрадою не льстит,
Мы жаждем более счастливого удела,—
Тогда желания бывают без предела.
Мы в мыслях воскресим блаженство прежних дней,
И снова вспыхнет огнь погаснувших страстей.

Таков был жребий твой в жестокий час паденья.
Увы! И я испил из чаши злоключенья,
И я, как ты, смотрел, не видя ничего,
И так же быть хотел толковником всего.
Напрасно я искал сокрытого начала,
Природу вопрошал — она не отвечала.
От праха до небес парил мой гордый ум
И — слабый — ниспадал, терялся в бездне дум.
Надеждою дыша, уверенностью полный,
Бесстрашно рассекал я гибельные волны
И истины искал в советах мудрецов;
С Невтоном я летал превыше облаков
И время оставлял, строптивый, за собою,
И в мраках дальних лет я бодрствовал душою.
Во прахе падших царств, в останках вековых
Катонов, Цезарей — свидетелей немых
Неумолимого, как время, разрушенья —
Хотел рассеять я унылые сомненья;
Священных теней их тревожил я покой,
Бессмертия искал я в урне гробовой —
И признаков его, никем не постижимых,
Искал во взорах жертв, недугами томимых,
В очах, исполненных и смерти, и тоски,
В последнем трепете хладеющей руки;
Пылал обресть его в желаниях надежных,
На мрачных высотах туманных гор и снежных,
В струях зеркальных вод, в клубящихся волнах,
В гармонии стихий, в раскатистых громах:
Я мнил, что, грозная, в порывах изменений,
В часы таинственных небесных вдохновений,
Природа изречет пророческий глагол:
Бог блага мог ли быть бог бедствия и зол?
Все промыслы его судеб непостижимы,
И в мире и добро, и зло необходимы.
Но тщетно льстился я… Он есть, сей дивный бог,
Но, зря его во всем, постичь я не возмог.
Я видел: зло с добром — и, мнилося, без цели,—
Смешавшись на земле, повсюду свирепели.
Я видел океан губительного зла,
Где капля блага быть излита не могла;
Я видел торжество блестящее порока —
И добродетель, ах, плачевной жертвой рока.
Во всем я видел зло, добра не понимал
И всё живущее в природе осуждал.
Однажды, тягостной тоскою удрученный,
Я к небу простирал свой ропот дерзновенный,—
И вдруг с эфира луч блеснул передо мной
И овладел моей трепещущей душой.
Подвигнутый его таинственным влеченьем,
Расстался я навек с мучительным сомненьем,
Забыв на вышнего презренную хулу,
И так ему воспел невольную хвалу:
«Хвала тебе, творец могучий, бесконечный,
Верховный разум, дух незримый и предвечный!
Кто не был, тот восстал из праха пред тобой.
Не бывши бытием, я слышал голос твой.
Я здесь! Хаос тебя рожденный славословит,
И мыслящий ато́м — твой взор творящий ловит.
Могу ль измерить я в сей благодатный час
Неизмеримое пространство между нас?
Я — дело рук твоих — я, дышащий тобою,
Приявший жизнь мою невольною судьбою,—
Могу ли за нее возмездия просить?
Не ты обязан — я! Мой долг — тебя хвалить!
Вели, располагай, о ты, неизреченный!
Готов исполнить твой закон всесовершенный.
Назначь, определи, мудрейший властелин,
Пространству, времени — порядок, ход и чин.
Без тайных ропотов, с слепым повиновеньем
Доволен буду я твоим определеньем.
Как сонмы светлые блистательных кругов
В эфирных вы́сотах, как тысячи миров
Вращаются, текут в связи непостижимой,—
Я буду шествовать, тобой руководимый.
Избра́нный ли тобой, сын персти, воспарю
В пределы неба я и, гордый, там узрю
В лазурных облаках престол твой величавый
И самого тебя, одеянного славой,
В сиянье радужных, божественных лучей;
Или, трепещущий всевидящих очей,
Во мраке хаоса ато́м, тобой забвенный,
Несчастный, страждущий и смертными презренный.
Я буду жалкий член живого бытия,—
„Всегда хвала тебе, господь!“ — воскликну я.
Ты сотворил меня, твое я есмь созданье,
Пошли мне на главу и гнев, и наказанье,
Я — сын, ты — мой отец! Кипит в груди восторг!
И снова я скажу: „Хвала тебе, мой бог!“
Сын праха, воздержись! Святое провиденье
Сокрыло от тебя твой рок и назначенье.
Как яркая звезда, как месяц молодой
Плывет и сыплет блеск по тучам золотой
И кроет юный рог за рощею ночною,—
Так шествуешь и ты неверною стопою
В юдоли жизни сей. Ты слабым создан был;
Две крайности в тебе творец соединил.
Быть может, с ними я невольно стал несчастен,
Но благости твоей и славе я причастен.
Ты мудр — немудрого не можешь произвесть:
Склоняюсь пред тобой… Хвала тебе и честь!

Но между тем тоска сменила в сердце радость;
Погасла навсегда смеющаяся младость.
Угрюмый, одинок, прошедшим удручен,
Я вижу: пролетит существенный мой сон!
Престанет гнать меня завистливая злоба!
Полуразрушенный, стою при дверях гроба:
Хвала тебе! Вражды и горести змия
Терзала грудь мою. В слезах родился я,
Слезами обливал мой хлеб приобретенный,
В слезах всю жизнь провел, тобою пораженный:
Хвала тебе! Терпел невинно я, страдал,
До дна испил я бед и горестей фиал,
У праведных небес просил себе защиты —
И пал, перунами всевышнего убитый.
Хвала тебе! Тобой невинность сражена!..
Был друг души моей — отрада мне одна!
Ты сам соединил нас узами любови,
И ты запечатлел союз священной крови —
Вся жизнь его была лишь жизнию моей,
И душу я его считал душой своей…
Как юный, нежный цвет, от стебля отделенный,
Увял он на груди моей окамененной!..
Я видел смерть в его хладеющих чертах,
Любовь боролась с ней, и в гаснущих очах
Изображалось всё души его томленье…
„О солнце, — я молил, — продли твое теченье!“
Как, жертва палача в час смерти роковой,
Преступник зрит топор, взнесенный над главой,
Бесчувствен, падает в отчаянье и страхе
И ловит бытия последний миг на плахе,—
Так, бледен, быстр как взор, внимателен как слух,
Я рвался удержать его последний дух…
Он излетел!.. — О бог правдивый, милосердый!
Простишь ли мне? — роптал в несчастиях нетвердый,
Роптал против тебя, судил твои пути…
Непостижимый бог! Прости меня, прости!..
Ты прав!.. Безумен я… Достоин наказанья…
Ты смертным создал мир — и дал в удел страданья.
Так!.. Я не нарушал закона твоего!
Лишился милого душе моей всего,
Лишился радости, покоя невозвратно,
Но что ж? Твои дары я возвратил обратно.
Противиться нельзя таинственной судьбе,
Желаньем, волею я жертвую тебе!
Я полон на тебя незыблемой надежды,
И с верою она мои закроет вежды.
Люблю тебя, творец, во мраке грозных туч,
Когда ты в молниях, ужасен и могуч,
Устав преподаешь природе устрашенной,
Иль, кроткия весны дыханьем облеченный,
На землю низведешь гармонию небес!
„Хвала тебе! — скажу, лия потоки слез,—
Хвала, верховный ум, порядок неразрывный!
Рази, карай меня!.. Хвала тебе, бог дивный!..“»
Так мыслил я тогда, так небом пламенел
И так, восторженный, царя природы пел.
О ты, неопытных коварный искуситель,
Неистовый сердец чувствительных мучитель!
Познай, Байро́н, мечту твоих печальных дум,
Познай — и устреми ко благу пылкий ум!
Наперсник ужасов, певец ожесточенья!
Ужель твоя душа не знает умиленья?
Простри на небеса задумчивый твой взор:
Не зришь ли в них творцу согласный, стройный хор?
Не чувствуешь ли ты невольного восторга?
Дерзнешь ли не признать и власть, и силу бога,
Таинственный устав, непостижимый перст
В премудром чертеже миров, планет и звезд?
Ах, если б, смерти сын, из мрака вечной ночи
Ты оросил слезой раскаяния очи,
Надеждой окрилен, оставил ада свод
И к свету горнему направил свой полет
И в сонме ангелов твоя взгремела лира,—
Нет, никогда б еще во области эфира
Никто возвышенней, приятней и сильней
Не выразил хвалы владыке всех царей!
Мужайся, падший дух! Божественные знаки
Ты носишь на челе. Как легкие призра́ки,
Как сон, как ветерок, исчезнет славы дым;
Ты адом, гордостью, ты злом боготворим.
Царь песней! Презри лесть: она — твоя отрава;
С одною истиной прочна бывает слава.
Склони пред ней главу, надменный великан!
Теки, спеши занять потерянный твой сан
Среди сынов, благим отцом благословенных,
Для радости, любви, для счастья сотворенных!..

1825